Воспоминания о любом художнике, написанные его современниками, представляют собой часть живой истории культуры и всегда читаются с особым интересом. Йоахим Кайзер, Курт Мазур, Родион Щедрин и Альдо Чикколини – лишь некоторые из выдающихся музыкантов, которые делятся здесь своими воспоминаниями об Эмиле Гилельсе.
Кончина Эмиля Григорьевича Гилельса наполняет невыразимой горечью. Во-первых, он ушел из жизни очень рано: шестидесяти девяти лет. Для музыканта гилельсовского масштаба это продуктивнейший, ценнейший возраст, и Эмиль Григорьевич сделал бы еще многое. Большинство великих современных пианистов, к семье которых он, несомненно, принадлежит, прожили намного дольше него: Гофман, Шнабель, Ар.Рубинштейн, Э.Фишер; здравствуют восьмидесятилетние Горовиц, Аррау...
Горько знать, что мы никогда больше не услышим его — живого. Ведь он воплощал собою духовную связь нескольких слушательских поколений у нас на родине; его любили, точно говоря, и "отцы" и "дети" — если речь идет об «отцах», о поколении, к которому принадлежал сам Эмиль Григорьевич и на долю которого выпало столько испытаний, сколько трудно и представить, то Гилельс был для них как артист, как пианист воистину "светом в окне", предметом радостнейших воспоминаний, светлых, благодарных чувств. И для "отцов" и для "детей", для тех, кто слушал его уже в 30-е годы и для тех, кто впервые услышал в 80-е, он стал воплощением свойства, в котором мы, может быть, нуждаемся сегодня более всего: надежности, нравственной и профессиональной. Это кажется почти невероятным, но Гилельс всегда находился на предельной артистической высоте, он никогда не обманывал слушательских надежд — ни как художник, верный музыке, честный с нею, ни как мастер, оберегающий свою безупречную профессиональную репутацию. Теперь мы лишились этого "оплота надежности" и в этом смысле ничуть не будет преувеличением сказать, что мир пианизма осиротел.
И еще одно. Горечь так сильна потому, что мы мало платили Эмилю Григорьевичу при жизни восторгом, любовью и почитанием. Гилельс не прикладывал личных усилий к тому, чтобы множить число своих энтузиастов. Он обходился без саморекламы. К тому же он как художник был слишком последователен и целен, чтобы нравиться всем. И получалось, что, не слыша и не видя его годами, мы этим не тяготились, мы не страдали от отсутствия Гилельса в нашей жизни, довольствуясь тем, что есть, тем, что доступно. А теперь — понимаем ли мы это? — Эмиля Гилельса уже не будет никогда. И слова нашей любви опаздывают. Из-за этого можно ли не испытывать горечи, может ли горечь не стать частью той торжественной печали, которую вызывают кончины великих мастеров?..
1985