Рудольф Баршай: Из беседы с Феликсом Готлибом
Воспоминания о Гилельсе мне очень дороги, потому что я питал к нему колоссальную симпатию. Мы много общались, я часто бывал у него дома. Мой сын Володя, тогда ещё мальчик, подружился с Леной, дочерью Эмиля, и даже после эмиграции Володи и его мамы из СССР, они переписывались, поддерживая добрые отношения.
Было в Гилельсе что-то удивительно притягательное: его серьёзность, его честное отношение к музыке, к делу. Я не ошибался, потому что всегда слышал это в его игре. И потом, когда мы начали работать вместе, я получил этому подтверждение.
Однажды он обратился ко мне с предложением сыграть программу из трёх Концертов: Баха (d-moll), Гайдна (D-Dur) и Моцарта (C-Dur). Я ему сразу сказал: «Не будем устанавливать точную дату концерта, а выступим, когда будем готовы». «Вот этого я и хочу» - сказал он мне.
Концерт Гайдна он играл так естественно, с такой лёгкостью, каждая восьмушка, шестнадцатая звучали словно жемчуг. Я поражался: что же это было в его пальцах такое? Там даже и репетировать нечего было: настолько всё было естественно, что я практически не дирижировал, а летал. Соответственно и оркестр так играл - оркестранты ведь реагирует на такие вещи. Исходило это, конечно, от Гилельса.
В Моцарте меня поразил его ритм – электрический какой-то. Играя, он заряжал вас, будто вы аккумулятор, а ток исходит от него! Всё это так естественно получалось, что можно было играть, не мешая друг другу, и дирижировать, не мешая тем, кто играет.
И вот тогда-то я вспомнил, что дирижёром можно стать тогда, когда выполнишь несколько условий. Первое условие – не мешать оркестру. Это умеют немногие. Второе: если научился не мешать, то можешь попробовать помогать. Если первые два условия выполнены, тогда можешь руководить. В работе, в репетициях с Гилельсом мне это явилось в полный рост. Я и не помню, кто ещё доставлял мне столько удовольствия в процессе работы. У меня были очень хорошие солисты. Я встречался с Ойстрахом, с ним работа была похожая. Разница заключалась в том, что скрипке легче, чем роялю, слиться с оркестром, но пассажи Гилельса необыкновенно сливались с пассажами скрипок в оркестре, и никогда никаких проблем не возникало.
Ещё одно наблюдение. Очень часто между партнёрами в камерном ансамбле, между солистом и дирижёром возникают разногласия и споры – одна сторона что-то предлагает, а другая это не принимает. Но на основании собственного опыта я пришёл к тому непреложному мнению, что спорит только тот, кто не может, не умеет. А тот, кто умеет всё - вот как Гилельс или Ойстрах, - не спорит. Меньше всего было с ними проблем. Когда я солисту что-нибудь предлагаю, он моментально начинает спорить или отвергать моё предложение. Вот Ойстрах, к примеру, моментально брал скрипку и феноменально играл то, что было предложено! Потом спрашивал: «А так не лучше?», - играл иначе и убеждал. Следующим опытом с Гилельсом была камерная музыка. С трио Гилельс-Коган-Ростропович я играл Квартет Форе. Музыка красивая, очень достойная. Как Гилельс работал! Ничего не пропускал, по многу раз – то вдвоём, то втроём, - повторял. Я вижу, слышу, как он пытается извлечь звук, который слился бы со скрипкой, с альтом, - и ему это удаётся. И я думал про себя: кто ещё мог бы это сделать? А как он придирался к микрофонам! Пришли мы в Малый Зал Консерватории записывать, раз пятнадцать передвигали рояль – то ближе, то дальше, ещё и ещё. Звукооператором был Александр Гроссман, лучше не бывает: человек, который добивался оптимального звучания, у которого квартет звучал как единый организм, а не как четыре разрозненных инструмента. Поэтому, хоть это и может показаться нескромным, я воспринял как должное, когда эта запись была в Париже удостоена Гран-при du Disque. И Гроссман тоже торжествовал!
Гилельс мне чисто человечески очень нравился – сдержанный, казалось бы холодный, но на самом деле это была не холодность, не отчуждённость, в действительности это был не просто тёплый - это был горячий человек! Он себя сдерживал, и это мне в нём нравилось. Он был человеком с субстанцией; никогда его нельзя было назвать легковесным или легкомысленным, Боже сохрани! Ему это так не шло бы!
Гилельс – он всё играл замечательно. Какой же это был пианист!
Базель, 7 июль 2006 г.
© Феликс Готлиб