Дениз Толковская: Мой друг Эмиль Гилельс
Его биография? Простая, исключительная и блестящая. Он начал учиться игре на фортепиано в Одессе, где родился в 1916 г., у известных профессоров Ткача и Рейнгбальд. В 13 лет он дал первый сольный концерт и вскоре после этого стал учиться у профессора Нейгауза в Московской консерватории, расширяя там также свой культурный кругозор. В 15 лет он появился на широкой публике, победив на Всесоюзном конкурсе. Москвичи до сих пор рассказывают, как совершенно неизвестный юноша вышел на сцену консерватории перед лицом строгого жюри и безразличной публики, положил руки на клавиатуру и… полчаса спустя… публика и жюри в экстазе вскочили с мест, со слезами на глазах, обнимая друг друга (это были славянские любители музыки!), единодушно аплодируя ему – американцы в таких случаях говорят: «Родилась звезда!»
Так вспыхнул гений рыжеволосого подростка. Всеобщий энтузиазм сопровождал его также на международном конкурсе в Брюсселе в 1938 г., где он получил первую премию. Я до сих пор помню наш с моим будущим мужем энтузиазм, когда мы слышали в исполнении Гилельса Вариации Брамса на тему Паганини. Алекс на той же неделе победил на конкурсе на приз Браиловского в Льеже, и слушал Гилельса по радио…
Война, как водится, сломала все – разрушила многообещающие карьеры. Гилельс неоднократно играл на фронте, в блокадном Ленинграде, голодном и замерзшем. К концу войны, в 1945, мы ничего не знали о друзьях в других странах. Мы не знали, жив ли Гилельс. Я смотрела фильм о войне в Брюссельском кинотеатре, об ужасах оккупации Советского Союза. Внезапно на экране посвился молодой пианист, играющий в совершенно фантастической манере соль-минорную прелюдию Рахманинова, в невероятной обстановке: на взлетной полосе, для пилотов, отправляющихся на фронт. ЭТО БЫЛ ГИЛЕЛЬС! Но нам пришлось ждать до 1954 г., когда состоялся его триумфальный дебют в Париже. За этим последовала Филадельфия с Орманди в 1955, где его концерты имели невероятный успех. (15 лет спустя Орманди сопровождал дебют в Филадельфии Маюми Фудзикавы, студентки фонда Алекса де Вриз).
Наконец, в 1956, мы с Алексом встретились с Гилельсом. Он с Алексом вместе работали в жюри Конкурса им. королевы Елизаветы, и это было началом глубокой дружбы между нами. Гилельс постоянно гастролировал в Европе и Америке, позже и в Японии. Он играл с величайшими дирижерами, со знаменитейшими оркестрами, записывал диски, его приглашали играть на самые престижные фестивали, работать в жюри. Он был профессором Московской консерватории и встречался со знаменитейшими людьми своего времени, среди которых Дж. Кеннеди, Вили Брандт, Папа Римский, бельгийская королева Елизавета (которая приглашала его всего за месяц до своей кончины). В своей стране он получил высшие отличия, был председателем жюри знаменитого конкурса им. Чайковского. Он много играл в СССР, в том числе со своим шурином Л. Коганом (недавно скончавшимся) и М. Ростроповичем.
Его репертуар был безграничен и записи бесчисленны. (Только у меня их свыше 100!) Часто спрашивают: «Что такое Гилельс как явление?» Как можно по-настосщему понять суть такой замечательной личности? Только слушая его игру, можно приблизиться к его пониманию. В действительности, только в его исполнении можно услышать такую чуткость прикосновения – в Анданте Шуберта из Ре-мажорной сонаты; такую глубокую и вдумчивую интерпретацию второй части Третьего концерта Бетховена, останавливающую дыхание и убеждающую, будто все его физические возможности направлены на достижение глубочайшей чувствительности. Невозможно не проникнуться его величайшей жизненной силой и не почувствовать его удивительную силу духа в исполнении Восьмой сонаты Прокофьева, когда создается впечатление, что слышишь сразу четырех пианистов – так это невероятно по ясному ощущению музыки, силе и образности.
Те, кто имел счастье пользоваться его дружбой, знали, что Гилельс исключительно чуток к человеческим страданисм и полон неподдельного интереса к своим друзьям, что исключительно редко встречается в этом мире эгоцентричных, сконцентрированных только на себе музыкантов.
Как тяжело писать о нем в прошедшем времени… Передо мной проходит каскад воспоминаний о тридцатилетней дружбе. Как можно говорить или даже писать о таком необыкновенном друге. Он был со мной, когда умер мой муж, а я имела возможность быть возле него, когда он заболел в Амстердаме в 1981 г. Я тогда неделю находилась возле него и его жены, а он лежал в госпитале с серьезным «предупреждением» со стороны сердца. Он просил меня никому не говорить о его состоянии или о том, сможет ли он продолжать выступать. Музыка была всей его жизнью. Я отвечала на бесконечные телефонные звонки, которые потоком шли со всего мира, говоря на всех языках: «Мистер Гилельс всего лишь утомлен», – не знаю, насколько убедительно это звучало…
Гилельс был тружеником и не пожелал вести более неторопливую жизнь. Он стал играть реже, часто отменял концерты, но продолжал работать над своим репертуаром. Он восстановил в репертуаре произведения, которые играл в молодости и которые требовали огромных физических усилий: Вариации Брамса на тему Паганини (обе тетради), а также выучил ряд произведений, ранее не игравшихся им: Скрябина и Шумана. Он продолжал записывать бетховенские сонаты, включая монументальный «Хаммерклавир», но, увы, не записал ор. 111, который я часто слышала в его исполнении. Его цель записать все 32 сонаты не была достигнута. Я всегда надеялась, что раздастся телефонный звонок от него, и он скажет, что 111-й опус записан. За много лет до того случилось нечто подобное. Он пригласил меня в свой гостиничный номер в Нью-Йорке, где он сидел за роялем и играл маленькие пьесы Грига. Я сказала ему, что буду счастлива, если он сыграет эти пьесы на концерте. «Нет, – сказал он. – Я играю эти пьесы только дома для собственного удовольствия».
Прошло несколько лет. Он пригласил меня на ланч-встречу с продюсером
«Дойче граммофон». (Гилельс и Шеринг всегда приглашали меня на встречи
с интересными людьми, могущими быть полезными для «детей» моего Фонда.)
Мы сидели на террасе в солнечном Зальцбурге, и мои компаньоны по столу
начали обсуждать планы записей. Внезапно я вспомнила Грига с его живописными
«Лирическими пьесами» и начала говорить продюсеру, что Гилельс играет
сти пьесы так замечательно – нельзя ли записать их на диск? Гилельс
поморщился – у него было очень подвижное и выразительное лицо – и шокировал
меня коротким «Нет!» Продюсер ДГГ тоже посмотрел на меня удивленно:
«Невозможно! Кто это будет покупать?» И это было так… Но потом, однажды
поздним вечером 1974 г., раздался телефонный звонок. Это был Гилельс.
Я удивилась, так как полагала, что он находится в Москве, а он никогда
мне не звонил оттуда. Он сказал, что находится в Берлине, и я спросила,
не слышал ли он Маюми Фудзикаву, мою «приемную дочь», которую он хорошо
знал), которая предыдущим вечером играла в Берлине. «Нет, – ответил
он. – Я заперт в студии ДГГ». Он помолчал, а затем продолжил: «Я записал
избранные «Лирические пьесы» Грига». Следующим летом, вернувшись в Зальцбург,
я встретила продюсера ДГГ, и он сказал мне, что «Григ» стал бестселлером
среди всех записей Гилельса. «Я должен быть вам признателен», – сказал
он.
К великому сожалению, больше у меня не будет полуночных телефонных
звонков. Но счастье, что осталось много дисков, увековечивших неповторимую
игру Гилельса, а сейчас уже его внук вместе со своей мамой Еленой Гилельс
продолжает традиции.
Когда я была в Москве, вскоре после похорон, шестилетний Кирилл играл мне пьесы Гайдна. В это время я слушала в течение нескольких дней многих «моих русских детей», очень талантливых, но тут я испытала шок: мне показалось, что вернулся гений Гилельса. Его уникальное звучание. И я лишилась слов.
Дениз Толковская